Экстренный случай - Страница 6

– И с тех пор ты делаешь аборты?

– Да. Когда считаю, что это оправданно, – ответил Арт.

Мы поехали в бар в Северном районе. Это было недорогое заведение, битком набитое итальянскими и немецкими работягами. Арту хотелось выговориться. На него вроде как нашел исповедальный стих.

– Я часто думаю, – рассуждал он, – что стало бы с медициной, если бы в Америке возобладала идеология приверженцев христианской науки. В прошлом это не имело бы большого значения, коль скоро врачевание тогда было примитивным и мало кому помогало. Но давай представим себе, что христианская наука стала влиятельной силой в эпоху пенициллина и антибиотиков. Допустим, появились общественные объединения, всячески препятствующие применению этих лекарств. Допустим, в таком обществе живут больные люди, которые знают, что их недуг несмертелен и существует нехитрое снадобье, способное принести исцеление. Значит, возникнет огромный черный рынок таких снадобий, верно? Значит, люди будут колоться в домашних условиях и умирать от передозировок или недоброкачественных контрабандных лекарств, так? Значит, воцарится ад кромешный.

– Я улавливаю аналогию, – ответил я. – Но она меня не убеждает.

– Послушай! – пылко продолжал мой друг. – Нравственность должна поспевать за технологией. Когда человеку предлагается выбор: сохранить нравственность и лишиться жизни, или наоборот, он наверняка предпочтет остаться на этом свете. Наши современники знают, что аборт уже давно превратился в простую и безопасную операцию, которая к тому же избавляет от многих бед и возвращает радость жизни. Это им и нужно. Этого они и требуют. И получают желаемое. Не мытьем, так катаньем. Богатые отправляются в Японию или Пуэрто-Рико, бедные идут к санитару из госпиталя морской пехоты. Так или иначе, но они своего добиваются.

– Арт, – с нажимом произнес я, – аборты запрещены законом.

Он улыбнулся:

– А мне и невдомек, что ты так чтишь закон.

Ага. Он решил напомнить мне о зигзаге моей карьеры. После колледжа я поступил в школу правоведения и полтора года валял там дурака, пока не понял, что это не лучшее из поприщ. Тогда-то мне и захотелось попытать счастья в медицине. А в промежутке я успел немного послужить в армии.

– Дело не в этом, – ответил я. – Если тебя поймают, то лишат диплома и упрячут в тюрьму. Сам знаешь.

– Я делаю то, что должен делать.

– Не будь ослом.

– Я убежден, что поступаю правильно.

Я взглянул на Арта и понял, что он говорит на полном серьезе. А со временем и сам убедился, что в некоторых случаях аборт самый гуманный выход из положения. И пошло-поехало. Арт оперировал, а мы с доктором Сандерсоном прикрывали его по линии патологоанатомического отделения. Мы действовали так ловко, что обвели вокруг пальца даже членов комиссии. Иначе было нельзя: в нашей больнице в комиссию входили все заведующие отделениями и еще шестеро врачей, которые избирались на определенный срок. Средний возраст комиссии составлял 61 год, и не менее трети ее членов были католиками.

Разумеется, сохранить полную тайну не удалось. Многие молодые врачи знали, чем занимается Арт, и большинство одобряли его действия. Он всесторонне обдумывал каждый случай и никогда не принимал опрометчивых решений. Кроме того, почти все эти врачи и сами хотели бы делать аборты, но им не хватало смелости.

Только несколько человек искренне осуждали Арта и, вероятно, испытывали соблазн настучать на него. Засранцы вроде Уиппла и Глюка, чьи «религиозные убеждения» начисто исключали сострадание и здравый смысл. Но у них кишка была тонка.

Все эти Уипплы и Глюки довольно долго внушали мне опасения, но потом я перестал обращать на них внимание и больше не замечал неприязненных взглядов, поджатых губ и суровых мин. Возможно, это было ошибкой.

Потому что Артур в беде, и если покатится его голова, то и Сандерсону головы не сносить. А значит, и мне тоже.

***

Возле полицейского участка не нашлось ни одного свободного пятачка, чтобы приткнуть машину. После долгих поисков я наконец заметил какую-то стоянку и, бросив на ней свой «Фольксваген», торопливо прошагал четыре квартала до кутузки. Мне не терпелось выяснить, как и почему Артур Ли угодил туда.

2

Несколько лет назад, в бытность свою человеком армейским, я служил в военной полиции в Токио и многому там научился. В те времена в Токио мало кто благоволил к военным полицейским – шли последние дни оккупации, и наши мундиры и белые шлемы олицетворяли для японцев занудное крючкотворство комендатуры, а для американцев на Гинзе, нагрузившихся саке (или виски, если они могли себе это позволить), мы были живым воплощением сводящих с ума ограничений и тягот армейской жизни. Поэтому нас задирал каждый встречный-поперечный, и мои товарищи не раз попадали в передряги. Одному высадили ножом глаз, другого и вовсе убили.

Разумеется, мы были вооружены. Помню, как нам впервые выдали пистолеты, и капитан со здоровенным носом сказал: «Ну вот, вооружились, а теперь примите мой совет. Никогда не пускайте оружие в ход. Застрелите какого-нибудь пьяного дебошира, пусть даже в целях самообороны, а потом окажется, что его дядюшка конгрессмен или генерал. Держите пушки на виду, но не доставайте их из кобуры. Все, точка».

А еще нас призывали быть понаглее. И мы, как все легавые, быстро освоили науку добиваться своего при помощи блефа.

Эта наука очень пригодилась мне сейчас, когда я стоял лицом к лицу с угрюмым сержантом, дежурным по участку на Чарльз-стрит. Сержант смотрел на меня так, словно с удовольствием проломил бы мне череп.