Экстренный случай - Страница 85

– Радуешься?

– Что?

– Ты радуешься?

– Нет, – ответил я. Хэммонд нес какую-то околесицу. Голос его звучал истошно и пискливо, как у младенца. – Нет, – повторил я. – Не схожу я с ума.

– Джон…

– Перестань называть меня Джоном.

– Но это твое имя, – напомнил мне Нортон. Он встал. Наблюдая его замедленные, как у лунатика, движения, я почувствовал дикую усталость. Хэммонд сунул руку в карман, достал фонарик и осветил мое лицо. Я отвернулся. Яркий луч резанул глаза. Правый даже заболел.

– Посмотри на меня! – Голос прозвучал громко и властно. Так злобно и раздраженно обычно орут сержанты на плацу.

– Отстань, – сказал я.

Чьи-то сильные пальцы. Крепко держат голову. Свет бьет в глаза.

– Кончай, Нортон.

– Не шевелись, Джон.

– Кончай. – Я закрыл глаза. Ну и усталость. Какая же усталость. Вот бы уснуть и не просыпаться миллион лет. И видеть дивный сон про прибой и песчаный пляж, про медленные волны и их мягкий протяжный шелест. Как они накатывают, унося прочь всю грязь.

– Все в порядке, Нортон. Я просто…

– Не шевелись, Джон.

«Не шевелись, Джон. Не шевелись, Джон. Не шевелись, Джон».

– Ради бога, Нортон…

– Замолчи.

«Замолчи. Замолчи. Замолчи».

Он достал свой резиновый молоточек и принялся постукивать меня по коленям. Мои ноги задергались, и я почувствовал раздражение, мне сделалось щекотно. Хотелось спать. Крепко-крепко спать.

– Нортон, сукин ты сын…

– Замолчи. Ты не лучше любого из них.

«Любого из них. Любого из них. Любого из них».

Любого из кого? Интересный вопрос. Сон медленно наползал на сознание. Какие-то гибкие, будто резиновые пальцы коснулись век, заставили их сомкнуться…

– Я устал.

– Знаю. Вижу.

– Зато я.., ничего не вижу.

«Ничего. Не вижу».

Я попытался открыть глаза.

– Кофе.., надо выпить кофе.

– Нельзя, – ответил Хэммонд.

– Дай мне плод, – попросил я и тотчас удивился. С чего бы вдруг? Что за несусветная чушь? Или не чушь? Или чушь? Поди разбери. Ничего не поймешь. Правый глаз разболелся. И головная боль стекала туда, к этому чертову правому глазу. Как будто в череп забрался лилипут и бил молоточком по глазному дну.

– Маленький человечек, – сказал я.

– Что?

– Ну, человечек. Маленький, – объяснил я. Неужто непонятно? Неужто Нортон – такой тупица? Все же ясно. Разумное высказывание разумного человека. И Нортон просто разыгрывает меня. Дурачком прикидывается.

– Джон, – сказал он, – ну-ка, сосчитай от ста до единицы. Можешь? А вычти из ста семь. Получается?

Я призадумался. Задачка была не из легких. Я представил себе лист бумаги, белый и глянцевый, и лежащий на нем карандаш. Сто минус семь. Так, теперь проведем черту, чтобы сподручнее было вычитать…

– Девяносто три.

– Молодец. Продолжай.

Это было еще сложнее Понадобился чистый лист, и исписанный пришлось вырвать. Так я и сделал. И тотчас забыл, что там написано. Уф, хитрая задачка. С подвохом.

– Давай, Джон. Девяносто три.

– Девяносто три минус семь… – Я помолчал. – Восемьдесят пять. Нет, восемьдесят шесть.

– Продолжай.

– Семьдесят девять.

– Правильно.

– Семьдесят три. Нет, семьдесят четыре… Нет-нет, погоди-ка.

Я отрывал листки и не мог остановиться. Ну и задание! Труднее не бывает. Я совсем растерялся. До чего же трудно сосредоточиться.

– Восемьдесят семь.

– Нет, не правильно.

– Восемьдесят пять.

– Джон, какой нынче день?

– День?

Что за глупый вопрос! Видать, Нортону пришла охота подурачиться. Какой нынче день?

– Нынче у нас – сегодня, – ответил я.

– Число?

– Да, число.

– Май, – сообщил я ему. – Вот какое теперь число.

– Джон, где ты находишься?

– В больнице, – ответил я, взглянув на свой белый халат. Я лишь чуть-чуть разомкнул веки, потому что они сделались очень тяжелыми. Голова шла кругом, и свет резал глаза. Хоть бы этот Нортон заткнулся и не мешал мне спать. Как я жаждал сна. Как нуждался в нем. Как я устал.

– В какой больнице?

– В больнице.

– В какой?

– Э… – я забыл, что хотел сказать. Боль пульсировала в правом глазу, захлестывала лоб, всю правую сторону головы. Жуткая, лютая боль. Бум-бум-бум.

– Подними левую руку, Джон.

– Что?

– Подними левую руку, Джон.

Я слышал его голос, понимал слова, но они казались мне сущим бредом, не стоящим внимания. Какой дурак станет слушать эту белиберду?

– Что?

А потом я почувствовал какую-то дрожь над правым ухом. Странную и смешную дрожь. Я открыл глаза и увидел девушку. Она была очень мила, вот только вытворяла со мной нечто непонятное. С моей головы падали какие-то бурые пушистые штуковины. Падали медленно и плавно. Нортон смотрел на них и что-то громко говорил, но я не разбирал слов. Я почти спал. Однако все это было так странно… Потом я почувствовал мыльную пену. Потом – бритву. Я посмотрел на нее, и меня вдруг начало мутить. Блевотина хлынула фонтаном прямо на белый халат, и я услышал, как Нортон говорит:

– Заканчивайте. Быстрее. Пора!

А потом они притащили какое-то сверло. Я видел его лишь мельком, потому что у меня слипались глаза, и снова затошнило. Помню только, как успел произнести:

– Чур, никаких дырок в голове…

Я выговорил эти слова медленно, важно и очень отчетливо.

Или мне так показалось?

ПЯТНИЦА, СУББОТА И ВОСКРЕСЕНЬЕ. 14,15,16 ОКТЯБРЯ

1

Я чувствовал себя так, словно кто-то хотел оттяпать мне голову, но не сумел довести дело до конца. Очнувшись, я тотчас вызвал медсестру и потребовал еще морфия. Она улыбнулась мне как слишком привередливому пациенту и сказала, что больше нельзя. Тогда я предложил ей катиться к чертям собачьим. Это ей не очень понравилось. Впрочем, и я не был в восторге от нее.